Приворотное зелье - Страница 16

Горюнов посоветовал нам обратиться к гримеру, работающему на студии телевидения. После коротких переговоров тот согласился и назначил час, к которому мне надлежало приехать к нему в день спектакля.

Я надел под гимнастерку ватную куртку, под галифе — ватные штаны. Фигура получилась презабавная: надутый человек с тонкой шеей и лицом с кулачок.

Гример начал меня стилизовать — из пропитанных специальным клеем слоев ваты наращивать мне «мясо»: скулы, щеки, лоб. В конечном счете я был похож на бурундука из папье-маше: круглые щечки, запрятанные в них глазки.

…И вот мой выход на сцену. Я появляюсь — веселый, жизнерадостный, смеющийся. О, этот знаменитый заразительный смех Сергея Мироновича, озорной, от всей души! Он чуть не загубил и спектакль, и мою так блестяще начатую актерскую карьеру. Выхожу это я, хохоча, и вдруг все мои наклейки отходят от лица в разные стороны и встают в виде больших ушей. Я не сразу это понял, я только увидел побледневшего Бондаренко и выражение ужаса в его глазах. Произнеся несколько реплик, уже чувствуя неладное — я не провалился на месте, полагаю, лишь по причине сибирских нервов, — удалился за кулисы. Директор, говоря очень неинтеллигентные слова, сорвал с меня все эти бурундучины, отчего и мой следующий выход, полагаю, произвел эффект: вместо полнощекого человека, покинувшего сцену несколько минут назад, изумленному залу явился, пусть такой же сильный духом, но с изможденным лицом юноша.

В ленинградской газете какой-то критик, оценивая спектакль, заметил, что М. Ульянову, по причине его молодости, еще не все удается в роли такого масштаба. Меня не очень огорчило это замечание, я понял главное — что не обидел ленинградцев.

«Крепость на Волге» не составила славы Вахтанговскому театру, но в моей актерской судьбе спектакль этот занимает огромное место.

ДОБРЫЕ ДУХИ РОДНОГО ДОМА

…В августовский теплый день 1946 года я впервые пришел на улицу Вахтангова, не подозревая, что она станет моей судьбой, моей дорогой в Театр Вахтангова, дорогой в творческую жизнь. Эта коротенькая улица в полтора квартала (ныне обретшая старое свое название — Большой Николопесковский переулок), где от училища до актерского подъезда театра буквально две минуты хода, для многих и многих поколений щукинцев и для всех вахтанговцев является и улицей молодости, и улицей зрелости, и улицей последних шагов в жизни. В суматохе и спешке пробегая ее ежедневно, ты не думаешь о том, что значит она для тебя, но однажды вечером после спектакля, когда уже не надо спешить, ты пройдешь ее тихо, и оглянешься вокруг, и увидишь те же дома, те же, только выросшие деревья, и вспомнишь все годы, что ты ходил по ней, и поймешь, что дома те же, и деревья те же, а ты изменился, стал другим.

…Получив диплом об окончании Театрального училища имени Б. В. Щукина, я прошел сотню метров и открыл дверь театра, который с того момента стал для меня родным домом.

Конечно же, как всякий начинающий актер, я был полон надежд и веры в себя, в свою звезду. Это шло не от самоуверенности, ею я не могу похвастать, а от молодого ощущения своих сил. Впереди была жизнь, и по мудрости, которую заложила в нас природа, верилось, что ее можно сделать интересной, глубокой, творчески победной. Я был еще в том возрасте, когда афоризм «человек — кузнец своего счастья» принимается абсолютно, без оговорок.

Как мудро устроена природа, человек! Представьте себе его ужас и чувство безысходности, если бы он знал наперед свою жизнь, грядущие испытания. В спасительном неведении он идет по жизненному пути, преодолевая сложности, трудности, поражения, веря, что это временно и будет пережито. И это прекрасно. Веря и надеясь, радуясь и ожидая, я в 1950 году начал свой первый сезон в Театре Вахтангова.

Нередко память о человеке довольно быстро затягивается временем. Но есть имена, в данном случае я говорю о деятелях культуры, память о которых с годами, напротив, становится все более яркой и живой. Вероятно, это происходит не только в силу значимости этих людей в искусстве, но и в силу неизгладимого следа, который они оставили в душах и сердцах своих учеников, последователей и всех, кто с ними встречался.

Одно из таких имен — Евгений Багратионович Вахтангов. Наши учителя рассказывали о нем так, что он доходил до нас, его не видевших, как живой человек и в то же время легендарная фигура.

Он говорил: бессмертно то, что отложилось в народе. Гигантский талант этого человека выразился в том, что он шел в искусстве своими, непроторенными дорогами. Его заветам следовали его ученики, такие как Б. Щукин, Р. Симонов, Ю. Завадский, Б. Захава, И. Толчанов, Ц. Мансурова, Е. Алексеева.

Мои учителя по сцене учили меня любить в искусстве праздничность и конкретность, высокое напряжение чувств и мыслей, не забытовленно-пасмурное, а кипуче-раскованное сценическое действие. Не поучать зрителя, а воспламенять его — то жгучей любовью, то ненавистью, то безудержной нежностью, то жалящей иронией. Лучшие спектакли в нашем театре ярко выражают этот расцвет жизненных сил, полноту жизни, будь то комедия, драма или трагедия.

Судьба актера, особенно если он пришел сразу из училища, зависит от атмосферы в коллективе, в котором ему предстоит работать. Если в нем существуют враждующие между собой группировки, властвует дух соперничества, премьерства и амбициозности, то вряд ли в таком коллективе актер достигнет профессионального мастерства. Нужно большое мужество, стойкость, чтобы не дать вовлечь себя во всю эту обывательщину, склоки, сплетни, не растратить себя по мелочам.