Приворотное зелье - Страница 25

Проходит время. Народ восстает против императора, тот бежит и скрывается у ссыльного Диона. Вспоминая о Риме, Домициан не раз повторяет: «Когда я жил на Гранатовой улице…»

На одном из обсуждений спектакля — а этих обсуждений было не меньше восьми, и каждый раз чиновники из министерства культуры не говорили ни да ни нет, не разрешали, не запрещали постановку, а придирались к каким-то мелочам: тут убавить, тут прибавить, тут отрезать, тут приклеить, — один из высоких товарищей заявил: «Вот здесь у вас нехороший намек в названии улицы». — «Какой намек? На что?» — не понял Зорин. «Неужели не ясно? На улицу Грановского!»

На улице Грановского в Москве, оказывается, находились Кремлевская больница, спецраспределитель, а главное — дом, в котором, до переезда в особняк на Воробьевых горах жил Хрущев, а также другие известные государственные и партийные деятели.

— Господь с вами! — взмолился Леонид Генрихович. — Гранатовая улица упоминается у Светония в его «Жизнеописании двенадцати цезарей»!

Но бдительному чиновнику римский историк был не указ, и он настоял, чтобы улицу переименовали в Ореховую.

В конце концов спектакль утвердили. А в БДТ «Диона» запретили категорически и, надо думать, не из-за улицы, на которой жил император Домициан.

Дело в том, что пьеса эта и в самом деле была полна аллюзий, намеков и ясно прочитываемого подтекста — сатиры на сложные отношения между властью и творцом. Нам, видимо, удалось сгладить кое-какие углы, хотя вспоминаю, как в Киеве зрители, посмотрев наш спектакль, говорили: «У нас такое было ощущение, что вот сейчас придут и всех арестуют: и артистов и зрителей». Товстоногов, возможно, был более смел.

Правда, и нам «Диона» недолго дали играть.

Нависла угроза над «Варшавской мелодией».

Спектакль этот, поставил его Р. Н. Симонов, — о грустной истории любви Виктора и Гелены, русского и польки. Они познакомились в Москве студентами и с первой же встречи поняли, что это судьба, что они не хотят, не могут, что это выше их сил — расстаться. И не было никаких причин, чтобы им не быть вместе навсегда. Но выходит закон, запрещающий жениться на иностранках, — и Виктор отступает… Через двадцать лет он приезжает в Варшаву и встречается с Геленой.

Изящная, умная и глубоко драматическая пьеса. Интересные характеры, искрометные диалоги, изящный юмор. Здесь было что играть, и блистательный талант Юлии Борисовой — Гелены сверкал всеми своими гранями. Билетов на «Варшавскую мелодию» было не достать.

И вот мы едем с этим спектаклем на гастроли в Польшу. Перед поездкой нас вызывают в министерство культуры для беседы — так обтекаемо тогда именовался инструктаж, обязательный перед выездом за границу. В ходе разговора нам настоятельно рекомендуют «чуточку» изменить одну реплику моего героя, в сцене в варшавском ресторане, куда приглашает Гелена Виктора. Она уже известная певица, он — крупный винодел (он и приехал в Варшаву на какой-то симпозиум по виноделию).

Увидевшись через столько лет, они оба чувствуют, что по-прежнему любят друг друга. Им хочется побыть вдвоем. «Поедем в Сухачев!» — предлагает Гелена (Сухачев — городок неподалеку от Варшавы). На что ей Виктор отвечает: «Я же здесь не один». В смысле, что с делегацией, и за каждым его шагом следят кому положено.

Высокие товарищи из министерства предложили мне вместо этого сказать: «Я уже не один». То есть женат, а потому поехать с ней не могу: как я после этого посмотрю в глаза близкому человеку?

Щекотливость ситуации заключалась в том, что, произнеси я эту фразу не по указанному, меня тут же застукали бы. С этим у нас был полный порядок, о чем не только поляки — все в мире знали. Так зачем мне ломать комедию перед польским зрителем? Зачем делать своего героя еще большим предателем по отношению к Гелены?

Я почему так подробно пишу об этом? Если в идеологический принцип возводились такие мелочи, то что же говорить о вещах более серьезных?

Какие преграды приходилось преодолевать и драматургам и театрам! Богатырской заставой на их пути стояли идеологические отделы ЦК партии и министерство культуры. Семь лет добивался разрешения на постановку своих пьес в Москве ныне признанный во всем мире, а тогда молодой драматург Александр Вампилов. «Утиную охоту» МХАТу ставить не разрешили. Премьеры «Старшего сына» и «Прощания в июне» в Ермоловском и Театре им. Станиславского состоялись вскоре после его гибели. И не потому ли состоялись, что «они любить умеют только мертвых»?

То же самое происходило и в кинематографе.

В 1965 году на экраны страны вышел фильм «Председатель», по сценарию Юрия Нагибина. Я играл в нем главного героя, председателя колхоза Егора Трубникова. В картине была показана неприкрытая правда о колхозной жизни. Уже готовый фильм сильно резали, но все-таки не зарезали.

Премьера была назначена на 29 декабря 1964 года. По дороге в кинотеатр «Россия», где она должна была состояться, я увидел на здании напротив огромный щит, извещавший о выходе фильма. Такие щиты, а также афиши и натянутые между домов плакаты, были по всей Москве.

Когда я вошел в кинотеатр, кто-то сказал мне, что картину запрещают. Премьера состоится, но в прокат фильм не пустят.

Показ прошел с большим успехом. Зал был полон, нам аплодировали, нас поздравляли, обнимали…

Когда мы вышли на Пушкинскую площадь, щита с «Председателем» уже не было…

Что же произошло? А произошло то, что санкционировать выход фильма в широкий прокат должен был лично Хрущев, а, как известно, осенью того года его сместили, генсеком стал Брежнев. Фильм никто не разрешал и не запрещал — он повис. Кто-то наверху посчитал все-таки, что его лучше запретить.